Саша Нефертити

Фото: Дименштейн Ольга Александровна

Поэт, художник, временами — прозаик. А ещё я дрессирую цветной песок и когда с ним удаётся договориться, у нас получаются разноцветные песочные видеомиры.

Состою сразу во стольких поэтических сообществах Петербурга, что сбилась со счета. Организатор мероприятий, потому что с этими сообществами надо где-то выступать.

Автор целой одной книги, вынашиваю ещё две. Между всеми этими делами пытаюсь воспитывать четверых детей и немножко работать.

Песня сети

Я тебе пишу. Этот мир сомкнут
Бесконечным пространством соседних комнат,
И такой сюжет так избит, скомкан:
Ты и я, между нами — вай-фай.
Он теперь — заглавнейший третий лишний,
Это вам не злодейчик из детских книжек.
Он прибит к глазам, он к телам приближен,
Лишь мирок себе выбирай!

Между нами — стены и стены ВКонтакте,
Разделяют чертою по разным тактам,
Даже речь становится сплошь стаккатной
От привычки долбить пробел.
Это сочная сеть так грызётся славно,
Оболочки чужие хрустят забавно.
Только, что-то важное, вот странно,
Остаётся теперь не у дел.

Мы с тобою делим постель, кухню,
Коридор и икеевский шкаф для туфель,
Общий паблик, фейсбук (только он тухлый),
Малолетних детей и судьбу.
Ты приносишь продукты, мечты, полночь.
И, опять же, детей малолетних, помнишь?
А затем, чтобы вечер вконец заполнить,
Тащишь байки из Пикабу.

Разговорным стилем писать так просто,
Здесь не нужно ставить к строке вопросы,
Здесь любые рифмы кидаешь в воздух,
Лишь бы жилка рвала висок.
Сетевые поэты расскажут людям
Как ты странен, нелеп, невозможно труден,
Разведут печаль, принесут на блюде
Твою голову! И вишнёвый сок…

Но на них я упорно кидаю ссылки.
Ты, в ответ — новый способ укладки плитки.
Эти ссылки и плитки — могильные плиты
Нашим бархатным вечерам.
Мы от времени режем кровавые жертвы,
Растираем минуты в труху о жернов
И кидаем легко в ненасытное жерло,
В никуда, к сетевым алтарям!

А друзья? Висят в параллельных окнах,
Все дороги до них искрошились в лоскут,
Или разом таксисты ушли в отпуск.
Нам не встретиться взглядом уже.
Вместо лиц — череда расписных картинок:
От котят — усы, пятачки от свинок,
Феи, лешие, куклы — сплошные личины
В аватарочной парандже.

Мерный клавиш стук отработан, чёток,
Автоматным эхом в ночи течёт он,
Выбивает куски у судьбы без счёта
Этот ссылочный рикошет.
Но, быть может, стоит оставить гонку?
Отложить устройства свои в сторонку…
А, давай-ка, с криком: «Чин-чин» звонким,
Каждый свой разобьёт планшет?

Про Машу

Мама была единственной — стала первой,
Тоненьким слоем краски среди бумаг.
Мамочки два и три пожалели нервы,
Девочку возвращают, как будто брак.

В памперсе ходит Маша в четыре года —
Нянечкам трудно часто менять бельё.
Но пробивается в каждую щель природа,
Даже в казённых стенах берёт своё.

Папа пришёл: «Эта девочка станет нашей!
Имя хорошее, взгляд не затравлен, свеж».
Мама-четыре к себе прививает Машу —
Маша не прививается, хоть отрежь!

В неё всё другое, ищут глаза подвоха:
Взгляд слишком охристый, странно приплюснут нос.
Мама боится трогать густые лохмы.
Мама не видит Машиных чёрных кос.

Люди со страшной силой хотят как лучше:
Папа и мама, старший и средний брат —
Все так милы, похожи, благополучны,
Маша никак не впишется в сей расклад!

Верю-не верю — заклинило на «не верю»,
В школе и в музыке движется кое-как.
Светлое завтра к себе закрывает двери.
Машенька — недо-веренный середняк!

Годы идут. Всё неправильно, но терпимо.
Вместе встречают день, провожают ночь.
Маша привычна, почти что переносима.

Только в семье появилась родная дочь…

Светлая. Глазки-лучики, носик тонкий.
Запах младенческий, сладкий, не перебить.
Маша ужасно пахнет чужим ребёнком.
Машу теперь совсем перестали мыть.

Машеньку не сдадут ни в детдом, ни в руки.
Совестно пред другими и пред собой.
Жизненный путь неправильной закорючкой
Выведен на ладони слепой судьбой.
«Делай добро!» — не сработала аксиома!
Да, это лишь стихи, только, правда в чём:
Маша живёт от меня за четыре дома.

Мне ежедневно стыдно, что не в моём…

* * *

Вот книга — про космос.
Вот фильм — он про танцы.
Часы — про «давай, торопись!»
Мобильный — про голос,
А ключ — про «остаться».
Штамп в паспорте — про компромисс.

Вот шуба — про холод,
Селёдка — про шубу,
Петарда — про громкое «Ой!»
Вот вечер — про споры,
Немного про чудо,
А «выспаться» — про выходной.

Вот шарик — про небо,
Вот дети — про время,
Кораблики — про ручеёк.
Вот сказка про небыль,
Вот лампа про темень,
Что можно прогнать за щелчок.

Про вес — холодильник,
Про стресс — холодильник,
Про секс — холодильник опять.
Вот штанга — про «сильный»,
Диета — про финик,
А сладость — про «не устоять».

Маршак — про подснежник,
А шишка — про сосны.
Подушка про «нет, не усну».
Вот руки — про нежность
Вот окна про осень.
Но мы-то с тобой — про весну!

Насквозь

Из ранга «смотрящих» до «видящих» — резким сдвигом.
В глазах размывается мутный пузырь преграды,
Аквариум города чистится с каждым мигом.
Я вижу насквозь, потому, что мне надо! Надо!

Я вижу сквозь стены, сквозь улицы, сквозь трамваи,
Сквозь сутолку толп, шелестящих вокруг без толка,
Всё то, что сверлящий взгляд распознать желает,
Витражным стеклом осыпается вниз в осколках.

В придонном подбрюшье Фонтанки блестят монетки.
Вдоль Летнего сок у стволов сердцевину лижет.
Взвивается в небо фонарь золотой ранеткой.
Брусчатка под шкуркой асфальта. Я вижу! Вижу!

Вагонов метро распласталась тугая завязь,
Глаза у сидящих без рифм — полыхают прозой.
Внутри Исаакия дышит стекло мозаик.
Сквозь зелень крышующих ангелов вижу бронзу.

И весь Петербург: ясноглазый, холодный, ртутный
Смееётся во мне бесконечным стозвучным скерцо!
… За плотными шторами вижу огонь на кухне…
Я вижу твой вечер…
И вижу сквозь грудь твоё сердце.

Вишнёвое

В царапинах локти, колени, живот.
Бабуля сказала, что всё заживёт
До свадьбы. Что нечего лазить везде,
Ишь, ты!
В ветвях раскрывается солнечный веер,
Вишнёвые пальцы листают Джен Эйр.
На каждой странице следы — поцелуй
Вишни.

Потерянным шарфом — оконченный ВУЗ.
Июль снова пробует вишню на вкус.
Вишнёвую косточку можно в Неву
Сплюнуть.
Пускай прорастёт целым садом на дне.
Ночной аромат с каждым часом пьяней.
Уверенно пальцы сплетает в замок
Юность.

И новый июль через сердце течёт.
Дорожка вишнёвого сока ведёт
От детской ладошки до локтя.

Чуть-чуть старше.
Лучи меж забором построились в ряд.
Глазёнки, как ягодки, спело блестят.
Сейчас — хорошо! Я не знаю, что там —
Дальше…

Личное-декабристское

Опять тоска! Как хочется судьбы
Шуршащей бархатом и шепчущей батистом!
Но мне — опять, всё вёрсты да столбы
И пусть в Сибирь женою декабриста.

Тулуп застёгнут, шапку поплотней,
Влетает вдох морозом и туманом.
Мне жалко пролетающих огней,
Но я сама сложила чемоданы.

Вся правда в том, что выбора-то нет!
Мой странный путь — единственный не-странный:
Под песни ямщика встречать рассвет
И снова создавать уют из хлама.

Другие ловят стансы и стихи,
А позже — груз цветистых эпитафий.
А мой удел — висеть в углу строки
Лишь мелкой сноской чьих-то биографий.

«Они — вослед…» Я прячусь в букве «И»,
Поскольку «Я» в «они» теряет ценность.
Шагну на свет, устав дышать в тени,
И лягу мягким знаком в слово «ВЕРНОСТЬ».

Город чужой любви

Город. Каналы вьют водяной ажур,
Дарят вопросы — странный анкетный ряд:
Сколько звучит клаксоновых партитур,
Сколько сплетённых рук фонари хранят?

Город живой. Он, носом в ладонь дыша,
Выгнет мосты: погладь меня, приголубь.
Если иду через город — теряю шаг.
Город идёт сквозь меня, каждым вдохом — вглубь.

Город идёт сквозь меня всё быстрей, быстрей,
Бликами золота брызжет фонарный душ,
По водостокам-трубочкам, как коктейль,
Выпьет до дна нутро золочёных луж.

Света из окон мне зачерпнёт: «Лови!
Те, что сплелись руками — пускай стоят…»
Дождь, проходя через сито чужой любви,
Нежностью вниз течёт, растворив асфальт.

Город на каждое «надо» в ответ: «К чему?»
Густо хохочет, кружит и прячет цель.
Он понемногу ревнует меня к тому,
Кто не ложится спать на другом конце.

Город прошепчет: «Ну же, по мне плыви!»
Каждый фонарь засветится как маяк…

Как же всегда тепло от чужой любви!
Видимо, потому, что греет своя.