Сегодня 50 лет с первого заседания суда по делу Иосифа Бродского

Это привело к его выдворению из страны. Гений, пострадавший за свой талант и свободолюбие. Нобелевский лауреат, неугодный советскому режиму. Человек, разлучённый со своей семьёй и умерший на чужбине.

Историю гонений изучала наш корреспондент Ольга Князева.

Выйдя на сцену, он скажет, что оказаться здесь для него неловко. Даже в эмиграции, Иосиф Бродский избегал публичности, а на родине, вместо титулов и званий, у него был единственный ярлык - тунеядец.

Этот процесс называют одним из самых нелепых в истории советской судебной системы:  свидетели, которые не знают обвиняемого, но осуждают; приговор, не соразмерный содеянному:  пять лет  за то, что три месяца не мог устроиться на работу.

Историю той травли сегодня можно найти на страницах пожелтевших газет шестидесятых. От постановления центрального комитета: тунеядцам - бой, до явно сфабрикованной статьи «окололитературный трутень».

Александр Сапожников, заведующий газетного отдела публичной библиотеки: «Эта статья вызвала бум в городе. Поскольку в тот же вечер, ее всю скупили, поэты в то время собирали стадионы, было понятно, что начинается большая компания и в этом смысле пророческими оказались слова Анны Ахматовой. «Ах, какую биографию делают нашему рыжему»

Детали этой непростой биографии историки, друзья и литераторы до сих пор собирают по крупицам. Ссылку в глухую деревню осужденный поэт посчитал спасением. В психбольницах, по его же словам, было гораздо хуже.  А спустя годы, Бродский и вовсе будет признателен бдительной ленинградской  общественности. Именно она  запустила очень важный процесс  становления настоящего поэта.

Михаил Мильчик, друг Бродского: «Его, конечно, не радовали ранние вставания, нужно было идти сеять или разбрасывать навоз, а с другой стороны природа вокруг, возможность ощущать ее прямо из окна»

В архангельской глуши, где со всех сторон слышен поморский говор, Бродский впервые обращается к говору заморскому. Он начинает писать на английском языке, много переводит. Вежливый и спокойный тунеядец, так о поэте говорят местные.  Спустя десятилетия он возьмет эту деревню с собой в историю мировой литературы.

Эти строки Бродский читает в Вашингтоне, будучи уже знаменитым американским поэтом. Травля, начатая в 1964 году, не дала шансов творить и издаваться на родине. Письмо, обращенное к Брежневу, с просьбой позволить ему остаться в отечественной литературе хотя бы переводчиком, ответа не нашло.

В американском кабинете Бродского нет никаких деталей связанных с ленинградским судилищем, ну разве что чемодан, с которым он впоследствии уехал из страны. Впрочем, сам поэт не любил говорить о лишениях на родине, настойчиво уходя от образа «жертвы режима».

Этот ярлык на него вешали не один раз, но сам  Бродский  стремился к другому образу. «self made man». Человека, который сделал себя сам.